Невозможность путешествий

В противовес башне, «вавилонская шахта» — это минус-событие: если в жизни долго ничего не происходит и она линейна как железнодорожное полотно, проложенное сквозь степь, то малейшее колебание активности вырастает до самого что ни на есть грандиозного масштаба.

Мои города — это дорогие и любимые люди, которым хочется отдать должное.

Тексты о путешествиях сами оказываются путешествиями, проникновением в мир, которого более уже нет.

Современное путешествие порционно, как блюдо в ресторане: отпуск или командировка длятся десять дней или две недели; если вдруг ты задерживаешься где-то вне дома на три недели или же на месяц, начинаешь ощущать себя аборигеном. Или как минимум законным завсегдатаем. Энциклопедистом с претензией на первородство. Знатоком. В начале твоего путешествия обязательно будут вокзал и аэропорт, в финале — возвращение к привычному образу жизни.

«Книга путешествий» Андрея Битова

Путевые заметки оказываются для меня сегодня едва ли не главным жанром. Микс фикшн и нон-фикшн позволяет смешивать точность описаний с неизбежной субъективностью отбора, позволяющих осуществить главную твою возможность — через неповторимость перемещений и встреч, «камней» и «лиц» реализовать стратегию свидетеля.
Единственную стратегию из тебе доступных.

«Это одиночество в пути так приятно волнует. Завтра встретятся интересные новые люди, завтра захватит новая, незнакомая жизнь, но сегодня вот этот пыльный (гостиничный) нумерок… и ни одного знакомого во всем городе, кроме капитана…»

«Хорошо быть таким путешественником, чтобы скользить по жизни и уносить с собою, не задумываясь, такие прекрасные, радостные настроения. Но я себе выбрал неудачную в этих целях систему наблюдения края посредством внимательного разглядывания одного маленького, но характерного его уголка. На месте не нужно задерживаться, а ехать и ехать; тогда непременно получится веселая и пестрая картина.
Задержавшись на одном месте, приживаешься, свыкаешься и понемногу уходишь в глубину человеческих, мелких, скрещенных интересов. Не успеешь оглянуться — исчезла иллюзия, исчезла страна непуганых птиц: живут себе люди как люди...»

Пришвин вживается, с одной стороны, в роль путешественника и этнографа («В краю непуганых птиц» — его первая книга), а с другой, он, разумеется, актерствует — в первую очередь для себя, примеривая образ исследователя, проникшегося «местным материалом».

Песни эти поются, пока писатель находится на Урале, однако же стоило поезду пересечь Чусовую, тональность описаний резко меняется. Меняются в этой «чистой пустыни» и люди, превращаясь в «толпу каких-то недородков»:
«Это не тагильский мастеровой, и не старатель, не сплавщик — это что-то такое пришибленное, глядящее болезненно напряженным взглядом; какое-то уныние сказывается в этих вялых движениях