Время магов. Великое десятилетие философии

Ни война, ни философия не освободили его от загадки и несчастья, какими он был для самого себя. С войны он вернулся изменившимся, но никоим образом не просветленным. И, чтобы побороть неизбывный хаос внутри, за долгие месяцы итальянского плена в лагере Кампо Кассино постарался составить для себя радикальный план. Во-первых, отписать всё состояние брату и сестрам. Во-вторых, больше никакой философии. В-третьих, жить честным трудом — и в постоянной бедности.

Именно страхи, одержимости и навязчивые представления, лежащие, по Варбургу, в основе всего нашего культурного существования и на ранних стадиях своего развития обеспечивающие обязательный ритуально-магический режим, в форме болезни – что Варбург в периоды просветления прекрасно осознает – завладели и его духом. Они-то и определяют его мышление, его чувства, все его будни.

Возникшее однажды определенное различение – созерцательного, эмоционального или интеллектуального характера – не остается в той особой сфере бытия, где оно впервые появилось, а стремится распространить свое влияние на всё более широкие сферы, пока в конце концов не охватит всё бытие в целом и каким-то образом его не «организует

Однако ни одна понятийная форма не может быть богата настолько, чтобы исчерпать всё пространство реального. С другой стороны, каждой понятийной форме – по сути ее – свойственна некая избыточность, стремление к экспансии. Каждая стремится к тотальному порядку и присвоению, а тем самым – к недружественному поглощению всех остальных. В этом импульсе для Кассирера заключается, так сказать, постоянно возможный злой рок нашего культурного существования

Собрание Варбурга базируется на идее беспрерывной культурной неодновременности одновременного, где самые разные подходы самого разного происхождения не только влияют друг на друга, но и взаимоотторгаются. К тому же, его система классификации строится на убеждении, что существует нечто вроде бессознательной культурной памяти, которая действует скрытно и втайне – как бы за спиной соответствующих эпох и их главных исследовательских направлений – и неуловимо приводит к существенным переменам. Символы и люди, по мысли Варбурга, перманентно воспитывают друг друга. Причем символы, посредством которых человек мыслит, говорит, бранится, молится, предсказывает, спрашивает и исследует, то бишь ориентируется в этом мире, большей частью намного древнее и в известном смысле мудрее, нежели существа, применяющие эти символы в свое собственное время и присваивающие их себе в собственных интересах. Так много еще предстоит раскрыть, так много безмолвных связей и сопряжений ждут своего часа, чтобы заговорить. Поэтому вполне логично, что Варбург поставил свою Библиотеку под защиту греческой богини памяти, Мнемозины

Деятельность философии, как всю жизнь надеялся Витгенштейн, отворяет окно к свободе активного, непосредственно пронизанного смыслом совместного бытия с другими, то есть к тому, что он в «Трактате» называет «счастьем». Тем самым она отворяет окно в «другой мир», потому что: «Мир счастливого человека отличается от мира человека несчастного» («Трактат», 6.43)

При ближайшем рассмотрении всё, в том числе и позднее, философское творчество Витгенштейна пронизано метафорами и аллегориями освобождения, выхода и побега. Не только в его знаменитом позднейшем определении: «Какова твоя цель в философии?» – «Показать мухе выход из мухоловки»[62].

Итак, своим ответом Гермине Людвиг Витгенштейн вновь вызывает к жизни один из выдающихся философских образов фундаментальной эпистемологической проблемы: в какой мере человек как существо, предположительно целиком и полностью заточенное во внутреннем пространстве субъективности своего опыта, может вообще получить надежное знание о внешнем мире или, тем более, о внутренних пространствах опыта других людей.

вполне могу себе представить, чтó подразумевает Хайдеггер, говоря о бытии и ужасе. Человек стремится вырваться за пределы языка. Взять, например, удивление от того, что что-то существует. Удивление никак нельзя выразить в форме вопроса, да и ответа тоже нет. Что бы мы об этом ни говорили,

Вместо того чтобы воспринять его глубокие систематические импульсы во всей их последовательности и устремленной в будущее оригинальности, они, как кажется, продолжают упорно водружать своего героя на вызывающий богатые ассоциации пьедестал эзотерика. В этом смысле эпоха скорби продолжается и поныне