Ермолка под тюрбаном

Я увидел Лондон как конгломерат хуторов, где у каждой деревни своя главная улица и свой центр. Лондон не один, их много, и каждый по отдельности, и поэтому ты не можешь этот город присвоить себе как свой родной, один-единственный.
Точно такое же ощущение у меня было от Стамбула. Стоит ступить на мостовые такого города, как Стамбул, вдохнуть этот замес воздуха, где узнаются и Иерусалим, и Афины, и Александрия, а в запутанной топографии города затерялось столько цивилизаций и народов, ты понимаешь: это бесконечный лабиринт собственного прошлого — прошлых жизней — для тех, кто не знает, из какого прошлого он возник.

Есть какая-то мистическая связь между коррупцией в умах (то есть в обществе) и количеством мусора на улицах.

правда правде — рознь и не всегда тождественна истине.

говорил о себе Владимир Набоков: «Я — американский писатель, рожденный в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию. Моя голова разговаривает по-английски, мое сердце — по-русски и мое ухо — по-французски».

У каждого народа своя трущоба. Каждый народ заслуживает свои руины.

античный мир нуждался в колоннах не столько для красоты, сколько для создания тени во внутреннем дворике и в галереях вокруг здания.

Мы запутались в самих себе, в саморефлексии, нам нужно уйти от себя в другой язык: мы способны понять себя только через другого, через другое — нам незнакомое, через нечто чуждое нам. «Только в чуждости, как в зеркале, можно по-настоящему увидеть самого себя»

Идея куда-нибудь переехать. Охота не столько к перемене мест, сколько к перемене стен. Стремление к такому месту на земле, где меня никто не знает, но при этом примет меня без всякой предубежденности, как равного, как брата.

Советская власть была своего рода религией, и поэтому переходом в другую религию следует считать и эмиграцию из Советского Союза.

Оказывается, есть люди, которые несчастны не потому, что у них меньше конфет, апельсинов и бутылок с портвейном, чем у других, а потому, что их жизнь, как и смерть, вообще не имеет смысла, одностороннего или двухстороннего. И вообще сами они не имеют смысла. И смысл тоже не имеет смысла.