Диктатор, который умер дважды: Невероятная история Антониу Салазара

африканские заключенные. За эти 13 лет в лагере побывали 238 борцов за независимость португальских колоний: 108 ангольцев, 20 кабовердианцев, 100 гвинейцев и 10 человек из других португальских владений. Среди них были Амилкар Кабрал, герой борьбы за независимость Кабо-Верде и Гвинеи-Бисау, Жозе Луандину Виейра и Антониу Жасинту, ангольские поэты, члены Народного движения за освобождение Анголы. Жасинту написал свидетельство о своем суровом заключении в лагере — сборник стихов под названием «Выжить в Таррафале-де-Сантьяго» (Sobreviver em Tarrafal de Santiago). Лагерь Таррафал использовался до 1975 года независимыми властями Кабо-Верде: туда отправляли тех, кто считался пособником колониального репрессивного аппарата.

Таррафал вновь открылся в 1961 году на основании постановления № 18.539 от 17 июня, подписанного тогдашним министром по делам заморских территорий Адриану Морейрой, — как трудовой лагерь Шан Бом для повстанцев, боровшихся за независимость колоний. Концентрационные лагеря для антиколониалистов были также созданы в Миссомбо и Сан-Николау в Анголе, в Машаве и Мадалане в Мозамбике, а также на острове Галиньяш в Гвинее. Трудовой лагерь Шан Бом считался адом даже по сравнению с предыдущим периодом — из-за огромного числа заключенных, находившихся в крайне суровых условиях содержания и недоедающих: строго говоря, всем на них было наплевать. Вместо смертоносной «Сковородки» появилась маленькая Голландия — крошечная камера, 90 на 90 сантиметров в ширину и длину, 1 метр 65 сантиметров в высоту. Ее построили рядом с кухнями — она не только получала тепло от солнца, но и нагревалась от кухонной плиты, а внутри нельзя было ни двигаться, ни стоять. Название «маленькая Голландия» было придумано заключенными. Они произносили его с презрением, намекая на то, что многие жители Кабо-Верде эмигрировали в Нидерланды в поисках лучшей жизни.
Революция гвоздик 25 апреля 1974 года привела к закрытию лагеря в Таррафале, который на тот момент существовал уже 13 лет. Официальной датой закрытия считается 1 мая, когда были освобождены все афри

Жизнь политических заключенных в трудовом лагере в Шан Бом протекала в условиях изоляции. Это была медленная смерть в различных ее формах: гражданской, политической, идеологической, а иногда и физической из-за условий содержания, строгости дисциплины, тюремной системы и плохой медицины — всего, что характеризовало репрессивный аппарат этого лагеря». Так писал Виктор Батишта Барруш в своей книге 2009 года «Концентрационные лагеря в Кабо-Верде: Острова как места депортации и тюремного заключения в эпоху Нового государства» (Campos de concentração em Cabo Verde: As ilhas como espaços de deportação e de prisão no Estado Novo).

Методы физических и психологических пыток, к которым прибегала ПИДЕ тогда, когда ей вздумается, воспринимались Салазаром как «здоровые психические реакции». Он установил непосредственные отношения с гестапо и пригласил нациста Йозефа Крамера, высокопоставленного эсэсовца, провести специальный курс по пыткам. Капитана Крамера, коменданта концентрационных лагерей Нацвейлер-Штрутгоф, Аушвиц II / Биркенау и Берген-Бельзен, прозвали Бельзенским зверем за жестокость по отношению к заключенным: их безжалостно убивали, а трупы сваливали в кучу. Впрочем, Салазар отвергал некоторые нацистские методы, предпочитая пытки бессонницей или водой.

Он представлял в уме крошечные зернышки на карте — остановки на морском пути в Индию: Мадейра, Порту-Санту, Азорские острова, Кабо-Верде, Гвинея, Сан-Томе и Принсипи, Кабинда, Ангола, Мозамбик, Гоа, Даман и Диу, Португальский Тимор и, наконец, Макао.

Дезертиров насчитывалось не меньше 8000, а тех, кто выбрал эмиграцию (в основном во Францию, Германию, США и Бразилию) вместо военной службы, — 200 000. В 1966 году количество португальцев, проживающих за границей, достигло впечатляющей цифры 4,8 миллиона человек. Четверть эмигрантов в 1960-е годы были подпольщиками. Пик эмиграции пришелся на 1964 год, когда из страны уехало 37 000 человек.

Ульман, выходец из еврейской семьи, был связан с левой и антифашистской оппозицией. В 1966 году его арестовала ПИДЕ и посадила в тюрьму, а затем депортировала во Францию. В Париже он взял на себя руководство семейным издательством Calmann-Lévy, основанным в 1836 году Симоном Леви. Среди его композиций — Meu Amor é Marinheiro на текст стихотворения Мануэла Алегре Trova do Amor Lusíada, написанного в Луанде, в неволе. Ульман рассказывал, что его песню Fado de Peniche запретили, потому что сочли гимном политических заключенных, содержащихся в этой печально известной тюрьме. Во время Революции гвоздик он защищал Амалию от обвинений в поддержке режима. Впрочем, Амалия тоже проявила себя как противница угнетения, исполнив прекрасную песню Inch'Allah, написанную Сальваторе Адамо в 1967 году. Вместе с Аленом Ульманом другие левые фадишты, такие как Карлуш ду Карму, Жозе Афонсу и Жозе Карлуш Ари душ Сантуш, способствовали возрождению фаду в португальской народной традиции и после революции 1974 года.

Ульман положил на музыку стихи великих португальских поэтов, таких как классики Луиш де Камоэнс, Жуан де Деуш, Жуан Рориш, Камилу Каштелу Бранку, современники Жозе Карлуш Ари душ Сантуш, Алешандре О'Нилл, Педру Омен де Мелу, Мануэл Алегре, Давид Муран-Феррейра и многие другие. В качестве композитора Ульман написал для Амалии около 60 фаду.

Салазаровская диктатура пыталась загнать в рамки даже фаду — посредством предварительной цензуры текстов и регистрации профессиональных исполнителей. Это привело к постепенному исчезновению социалистической и анархической составляющей, которая была так важна при зарождении этого музыкального жанра. В то же время «национализация» фаду обеспечила жанру немыслимые доселе распространение и известность, в том числе благодаря великим исполнителям — от Эрсилии Кошты до Берты Кардозу, от Алфреду Марсенейру до Фернанду Фариньи, и, конечно же, никак нельзя забыть Амалию Родригеш. Это был золотой век фаду: тогда жили и творили такие композиторы, как Рауль Ферран, Фредерику Валериу, Алберту Яниш, Ален Ульман, Фредерику де Фрейташ, Ренату Варела.

Словом, гороскопы Марии Эмилии определяли решения португальских властей в течение по меньшей мере 30 лет.