Стихотворения в прозе

фасадик из белых досок с белоснежным вьюнком на закры-той калитке, а за ней - мертвенные, покрытые нетронутым снегом три ступеньки, похожие на три белоснежные подушки, которые некогда ве-ли в этот дом...

Одиночество и холод. Навстречу ветру пронесся поезд. Солнце, заалевшее на миг, умирает за ближним леском, и в зеленой, чуть красноватой луже, которую мы обходим, в глубоком безмолвии оживают голоса бесчисленных лягушек.

Очки. Люди, желто-, медно- и чернокожие, в белых, черных и серых жакетах, шляпы с полями восьмеркой... Тени... Очки. Осторожней! Вы наступаете мне на глаза!

Нет, не надо убивать тоску, какой бы она ни была, злой или доброй. Пусть будет свободной, сколько ей хочется (еще бы не хотелось!), как свободен сегодня я -

Ибо дело не в том, чтобы говорить необычно, как полагают поэты Мадридского Атенея или Нью-йоркского клуба авторов, а в том, чтобы попросту говорить правду, чистую правду наиболее ясным и прямым способом.

А Весна, которой здесь приходится зарабатывать на жизнь, как всем, - как единственной дочери, пробавляющейся оформлением фасадов, - улетает на своей ласточке, вся в белом и в белой панамке, в дом на Лонг-Айленд, чтобы набраться сил перед завтрашним днем.

Словно это усталые медленные шаги в небе, которые приближаются и никак не могут меня настичь. И я опять останавливаюсь, смотрю вверх и вниз. Никого, ничего. Выщербленная луна сырой весны, эхо и я.

Мимо него и мимо меня, который оперся на его ствол, спешат омнибусы с влюбленными парочками на крыше, они едут с Washington Square на Riverside Drive2, чтобы целоваться у реки, чувствуя ее каждой клеточкой тела.

вплываешь, как в тихую заводь, в синюю свежую ночь Washington Square1, в которой, словно в озере, купаются чистые звезды, чуть потревоженные далекими отсветами какой-нибудь унылой рекламы ("Germanian"), а ей все равно не затмить этой ночи, древнего корабля в беспросветном море.

обезоруженная дремотой девушка улыбается, а в черной руке белая роза.
Как она несет ее!