Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века

По Февру, эмоции «зарождаются в сокровенных недрах личности», затем, в «результате схожих и одновременных реакций на потрясения, вызванных схожими ситуациями и контактами», они «обретают способность вызывать у всех присутствующих посредством некой миметической заразительности» сходный «эмоционально-моторный комплекс» и, наконец, благодаря «согласованности и одновременности эмоциональных реакций» «превращаются в некий общественный институт» и начинают «регламентироваться наподобие ритуала» (Февр 1991: 112).

Как писал Карло Гинзбург, норма сама по себе не дает нам сведений о возможности нарушений, в то время как эксцесс содержит в себе и норму, и нарушение и тем самым указывает на культурные трещины и возможные направления сдвигов

Чтобы «вкоренить в сердца» девушек нравственные начала требовалось жестко регламентировать доступ к «символическим моделям чувств», задать «эмоциональные стандарты», которым они должны были следовать, и набор «эмоциональных матриц», на который они должны были ориентироваться. Собственно говоря, именно в этом и состоял смысл режима изоляции, нарушать который дозволялось только специально подобранному и одобренному кругу лиц. Этот режим включал в себя самый жесткий контроль за чтением воспитанниц – им дозволялись исключительно книги исторического и нравоучительного содержания (Черепнин 1915 I: 121). Такое ограничение должно было в первую очередь предохранить барышень от чтения романо

Для высших слоев русского общества XVIII век был временем перехода от традиционной культуры к новоевропейской; понятно, что особое значение здесь приобрело сценическое искусство, наиболее тесно связанное с ритуалом (см.: Turner 1982).

Тем самым их поведение, порожденное определенными текстами, во многом воспроизводило поэтику своих образцов и могло читаться как своего рода текст

понять любую артикуляцию переживания как его «перевод» на язык существующих культурных форм, то становятся очевидными ее заведомая неполнота и зависимость от адресата конкретного высказывания.

По ставшей сенсационной формулировке Гирца, «наши идеи, наши ценности, наши действия, даже наши эмоции, так же как и сама наша нервная система, являются продуктами культуры» (Гирц 2004: 63; о реакции на это высказывание см.: Wierzbicka 1992: 135).

хотел бы также поблагодарить Льва Рубинштейна за разрешение воспользоваться заглавием одного из его текстов в качестве названия этой книги.
Я особенно обязан троим людям. Мой постоянный издатель Ирина Прохорова проявила многолетнее терпение, сочетавшееся с настойчивым

Масоны учили членов лож приноравливать свои слова к степени посвященности собеседника и его готовности понимать сокровенный смысл сказанного. Карамзин вывел эту технику далеко за пределы масонской иерархии, варьируя смысл высказывания в зависимости от подготовленности, осведомленности и запросов тех или иных групп, составлявших его аудиторию. Он ощущал себя членом самых разных реальных и воображаемых, в том числе эмоциональных, сообществ и обращался к каждому из них с особым посланием. Подобно придворному спектаклю и масонскому ритуалу, стилизованная частная переписка, которую он публиковал на страницах «Московского журнала», выстраивала свою иерархию посвященности.

На театральной сцене все непроартикулированное и утаенное оказывалось попросту несуществующим. Соответственно, исчезала дистанция между внутренним и внешним, а стратегия масонских саморепрезентаций была сведена к простейшему шарлатанству – видимости, обозначающей отсутствующую сущность. Московские розенкрейцеры подозрительно относились к театру, поскольку он приучал к притворству. В системе комедийных амплуа им самим отводилась роль притворщиков и лицемеров.