Эрнан Ривера Летельер

Известный под кличкой Бесодрын, забойщик родом с острова Чилоэ славился в питейных кругах рыжими усами и бакенбардами, а также любовью к брани и богохульству. Узрев восторженную толпу, окружившую бородача в рясе, он замедлил петляющий шаг, сложил руки рупором и проорал ругательство, повергшее собравшихся в оцепенение.
Христос из Эльки спрыгнул с валуна, вспомнил про обет миролюбия и сделал вид, будто не слышал. Спокойно и тихо он продолжал беседовать с сеньорами.
Бесодрын отпустил словечко похлеще первого. Дамы возмущенно перекрестились, дети учуяли нечто интересненькое, а мужчины усмехнулись и с любопытством воззрились на проповедника — что-то он ответит нашему ханурику?
Христос из Эльки закрыл глаза и сжал кулаки. Вот-вот взорвется. Силясь сдержаться, вытянул шею поверх голов слушателей и просто сказал чуть громче прежнего, что чужое богохульство, братья и сестры, лишь привечает праведников к Богу.
Однако с третьим возгласом пьяницы его угольно-черные глаза вспыхнули яростью, он взревел, как бык, испросил прощения у Отца Небесного и присутствующих благочестивых сестер и, подобрав тунику, опять взобрался на валун. Сверху он наставил перст на кривоногого противника и громовым голосом изрек самое страшное оскорбление, какое мог придумать:
— Антитринитарий!

Дон Анонимо, нечего и сомневаться, оказался в пампе вместе с гуртом умалишенных, а вот насчет Магалены Меркадо ничего точно утверждать нельзя. У нас ведь как: захотят кого-то опорочить, сразу пускают слух, мол, такой-то, вы не смотрите, что весь из себя опрятный и вежливый, — и, само собой, кума, никому ни-ни, между нами — приехал на поезде дураков.

Так или иначе, никто не взялся бы отрицать, что Магалена Меркадо — «двоедушная шалава», по словам благопристойных сеньор прииска, — всем своим поведением напоминает настоящую сумасшедшую. Ибо нигде и никогда, кореш, говорили местные холостяки, не видали мы бляди такой блядовитой и одновременно такой искушенной в делах божеских.

Смуглая, светло-каштановые волосы, будто чуть прикрытые глаза, глубокие зрачки — такова была Магалена Меркадо. Мягкие изгибы и томные движения ее тела оставляли в воздухе чувственный след словно бы больной голубки. Голубиная природа проскальзывала и во всей ее повадке, и в негромком переливчатом голосе.
Кое-кто утверждал, будто такие голоса созданы для спальни.

Юродивый без единого слова — меланхоличный мотивчик захлебывался под струйкой воды из ведра — покорно и тихо, словно беспризорная зверушка, ждал, пока его приведут в порядок.

дорогие сестры, не берите греха на душу — не подрезайте крылья курицам, они, горемычные, тоже имеют право летать; в тысячу раз лучше лишиться курицы, чем впасть в непростительную гордыню и исправлять содеянное Творцом

Просто, сестра Магалена, вы и сама, наверное, замечали: когда мы, верующие, говорим с Богом, считается, что мы молимся, а когда Бог говорит с нами, считается — что мы несчастные шизофреники.

Магалена Меркадо слушала молча, слушала и смотрела на него с бесконечной жалостью, как всегда смотрит женщина на мужчину, когда тот покорно и робко, с собачьим выражением в глазах, преподносит ей на блюдечке свое сердце.

Она ни на минуту не отрывала завороженного взгляда от святого миссионера, как она с придыханием его называла. Девушку привлекал не столько пророческий облик, сколько запах дикого зверя, исходивший от Христа.

Сперва клиенты конфузились и мялись при виде алтаря в углу комнаты, предназначенной для утех, а некоторые особо богобоязненные даже бывали не в силах осуществить то, за чем пожаловали. Образ Святой Девы, — метр двадцать в высоту, ручная резьба, — поражал нездешней красотой. И Магалена Меркадо нашла разумный выход: каждый вечер, перед началом приема «прихожан» — как сами себя окрестили ее завсегдатаи, — она преклоняла колени, горячо крестилась и укрывала Деву с головой синим бархатным платом.
— Я тут скоренько, Индианочка, — шептала она.