Е. Таборовская

Таким странным и неожиданным образом Мери узнала, что у нее не осталось ни отца, ни матери, что они умерли и были увезены ночью и что те туземные слуги, которые остались в живых, поспешно покинули дом, и никто из них даже не вспомнил, что у них была мисси саиб. Поэтому-то в доме было так тихо; в нем действительно никого больше не было, кроме самой Мери да маленькой змейки.

знаю ее с тех пор, как она была маленьким птенчиком. Она вылетела из гнезда в другом саду и когда в первый раз перелетела через стену, то была слишком слаба, чтобы улететь назад; в эти несколько дней мы и подружились. Когда она опять улетела по другую сторону стены, все остальные птицы уже покинули гнездо; она осталась совсем одна и вернулась ко мне.

Первое было то, когда ей показалось, что она поняла малиновку, а малиновка ее; второе, что она бегала на свежем воздухе, пока не разгорелась ее кровь; третье, что она впервые в жизни испытала настоящий голод; четвертое, когда она поняла, что значит пожалеть кого-нибудь. Она делала успехи.

– Он, может быть, был зарыт целых десять лет, – сказала она шепотом. – Это, может быть, ключ от того сада!

– Это не совсем мертвый сад! – тихо воскликнула она. – Даже если розы умерли, тут все-таки есть что-то живое.

Только когда она спросила, где посадят цветы, Мери испугалась.

– Моя мать умерла, когда я родился, и отцу больно смотреть на меня. Он думает, что я не знаю; но я слышал, как люди говорят… Он почти ненавидит меня…

– Он ненавидит сад, потому что она умерла, – сказала Мери, точно обращаясь к самой себе.

– Я никогда ничего не скажу, – ответил он. – Только матери я сказал: «Мама, у меня есть тайна, которую надо хранить. Это не что-нибудь дурное, ты ведь знаешь. Это все равно что хранить в тайне, где свито птичье гнездо. Ты ведь позволишь?»

– Что же она сказала? – спросила Мери без всякого страха. Она очень любила слушать, когда рассказывали про мать Дикона.

Дикон ласково улыбнулся.

– Мама всегда такая, – сказал он. – Она взъерошила мои волосы, засмеялась и говорит: «Храни, сколько тебе угодно, тайн! Я тебя уже двенадцать лет знаю!»

Дикон же не испытывал ни малейшей робости или неловкости. Он не испытывал никакого смущения, если, например, ворона, не зная его языка, не говорила с ним, а только смотрела, когда они впервые встретились: все живые создания делали то же самое, пока не узнавали друг друга.

Свод неба казался очень высоким, и маленькие белые облачка казались белыми птицами, которые носились на распростертых крыльях в его хрустальной синеве.