Миша Сафронов

Действие — это единица события и важнейший структурный элемент сценария. Именно из действий, как из кирпичиков, складывается история

последовательное и одновременное сочетание частей в единое целое — задача не только режиссерская, но еще и сценарная. Чем больше связей будет выстроено в сценарии, тем крепче он будет. В то же время построение беспорядочных связей между частями целого запутает зрителя и угробит историю. Поэтому необходимо идти от малого к большому — от героя и его цели к структуре и драматургии истории, и в этом месте удержаться от всего лишнего. И если каркас истории прочный, то дальше его можно усилить построением дополнительных связей, но таким образом, чтобы любая новая линия сочеталась с выстроенным каркасом драматургии. И, как правило, появление любых новых связей будет не только обогащать историю, но и менять ее.

Создавать такие образы сложно, но интересно. Например, как визуально передать счастье? А горе? А дружбу? Это намного сложнее, чем дать герою реплику, которая бы все объясняла.

Для создания визуальной образности, которая будет соответствовать драматургии фильма, сначала можно найти словесные образы, потому что большинство визуальных образов соответствует образам, выраженным в языке. Шепот волн — это в первую очередь словесный образ, который определен словами, а лишь потом возникает в воображении или на экране, подкрепляется звуком, композицией или любыми другими инструментами. Так же и при работе над сценарием «Забытые вещи путешественников» я сначала формулировал образ словами, а уже потом пытался найти для него визуальное воплощение. Например, сначала я увидел образ разделения героев, а уже потом нашел визуальное воплощение в виде разделяющего героев оконного стекла. А следующий образ должен был выражать замерзшие отношения, и только после такой формулировки я нашел образ снеговика.

Идея такая — у свинки Софи день рождения и ей дарят большое тяжелое пианино, которое некуда поставить, и оно оказывается на балконе. Слон Прабу видит, как балкон под свинкой Софи грозит обрушиться, и тогда он молниеносно подлетает и держит балкон вместо колонны, как атлант. В этой заявке очевидна заложенная драматургия — есть герой, это слон, и у него есть цель — удержать балкон, пока обстоятельства не изменятся. Игра со зрителем будет, очевидно, строиться на том, что обстоятельства меняются не в лучшую сторону, а равно наоборот — время идет, силы покидают слона, а на балкон выходят подышать воздухом ничего не подозревающие персонажи, от чего он становится еще тяжелее. Драматургическая схема отличная, потому что обстоятельства очень просты и понятны, с героем легко выстраивается эмоциональная связь, а в игре со зрителем есть много потенции для юмора.
Теперь я попробую упростить такую драматургическую схему до трех частей и свести ее к трем глаголам. Почему я свожу схему к глаголам? Потому что не хочу потерять действенность художественных образов. Именно упор на глаголы даст мне возможность не терять драматургического напряжения истории. Для этого мне нужен основной действенный глагол для кульминации и два недейственных глагола состояния для эпизодов до и после кульминации. То есть мне нужна схема из трех глаголов, от которых будет выстроено три образа. Думаю, что здесь подойдут такие глаголы, как летать — устоять — лежать.

Представив драматургию через три глагола и найдя для этих глаголов три визуальных образа, я создал пусть небольшую, но важную последовательность, которая, очевидно, найдет отражение в сценарии, поменяет его, расставит другие акценты и обогатит.

Альфред Хичкок относился к актерам в первую очередь как к маскам и предпочитал работать со звездами Голливуда, потому что их маски были уже созданы предыдущими фильмами и хорошо знакомы зрителю, а стало быть, можно не тратить ценное экранное время на представление героя.

Маска упрощает личность и делает акцент на одной поглощающей героя черте. В «Трое из Простоквашино» (1978) Эдуарда Николаевича Успенского чудесный персонаж почтальон Печкин — вредина. Это даже вслух озвучено в конце первой серии: «Я почему такой вредный был? Потому что у меня велосипеда не было». И в этом ирония авторов, потому что, вкладывая такую реплику в уста Печкина, авторы хорошо понимают, что он будет вредным и во второй серии, и в третьей. И это значит, что он вредина всегда и во всем. И именно этой своей неизменностью он пленит зрителя. Маска всегда одинакова, это ее принцип. Застыло одно выражение лица. Зрителю кажется, что он попал на специальный аттракцион — увидеть, как в самых разнообразных ситуациях персонаж будет реагировать исходя из всегда одинаковой маски. Случится потоп — Печкин будет вредничать, удастся выиграть в лотерею — Печкин опять будет вредничать, вредничать разнообразно, но одинаково. Как будто в этого героя заложена какая-то специальная программа. И именно моделирование разнообразных обстоятельств, но одинаковых реакций — это и есть важная проверка создания маски.

Герой любит свою маску. Утрированная черта, создающая маску, гармонична герою, и даже если герой борется со своей маской, то эта борьба не настоящая, а лишь часть игры, лишь обертка для выражения основной черты. Герою привычно в маске, удобно, обыденно. Герой без маски не представляет сам себя, и без маски его не представляет зритель. И наоборот, именно потеря маски опасна и разрушительна для героя. Без маски герой беспомощен, уязвим. На этом напряжении можно и нужно играть. Но раз маска — это упрощение, то чего лишает героя маска? Конечно, если перед нами маска, то очень сложно уловить любые внутренние состояния героев, однобокие реакции не дают возможность увидеть происходящие с героем внутренние изменения.
Маска не меняется, она застыла. Современные маски анимационных героев, литературных героев или киногероев корнями уходят в классические театральные маски комедии дель арте.
Именно появление масок дель арте впервые вывело персонажей за пределы одного произведения, дав возможность создавать сериал. Если зритель уже знает маски, то можно не тратить каждый раз время на экспозицию истории, на представления персонажей.

Появление масок меняет и форму истории в целом. Если автору приходится играть только с ограниченным набором масок, то это ограничение стимулирует воображение, фантазию, творческие решения. Другое важное ограничение — застывшая, одинаковая маска ограничивает персонаж, потому что он в самом широком смысле «лишен лица», ему приходится играть телом, играть без чего-то. И поскольку анимационное кино, как я неоднократно говорил, опирается не на крупный план и не на эмоции персонажа, а на общий план, на действие и жест, то использование масок в анимации — еще один важный аргумент для сценариста.