Кристина Двойных

помойку! В детский дом этого уродца! Четырнадцать лет потратила на эту тварь неблагодарную! Четырнадцать лет, Петр!

Мне страшно».

Это и правда было страшнее, чем все предыдущие эпизоды, вместе взятые. Она начала с пощечины, но такой мощной — где только взялись силы в этом хрупком женском теле? — что Даня отлетел и ударился спиной о стол. Мелькнула мстительная мысль: заслужил.

— Тварь ты такая! — кричала мамуля. В ее руках извивался ремень с истерически звенящей пряжкой. — Как ты посмел, собака, так со мной поступить?

Она хлестала его без разбору, по рукам, по спине, по лицу. Даня изо всех сил пытался принять наказание достойно, но довольно скоро боль, на которую мамуля оказалась более чем щедра, лишила его такой возможности. Он скрючился на полу, чувствуя, как горит кожа, как сжимаются мышцы, пытаясь приготовиться к новым вспышкам, как глаза ему заливает кровь из рассечения на лбу. Где-то в этот момент понял, почему она делает это именно так. Ей было все равно, какие следы она на нем оставит. Она больше не собиралась выводить его к гостям и хвастаться его успехами. У нее на него больше никаких планов не было

Он все разрушил.

А теперь она разрушит его.

После ремня она била его ногами и плакала — так горько и отчаянно, что даже ошалевший от собственной боли Даня хотел ее пожалеть. Потом она схватила его за волосы и пару раз приложила о паркет. Первый раз — сильно, от души. На втором — уронила его голову посреди замаха. Возможно, ей стало страшно от самой себя. Возможно, испугалась последствий. Для нее Даня уже умер. Но у государства к этому могли возникнуть вопросы