Ольга Страховская

самый важный критерий роста мы заимствовали из физики: разнообразие, помноженное на скорость, плюс коэффициент движения относительно «других». Чем больше всего нового и полезного мы можем уложить в единицу времени, тем быстрее идет наш личностный рост, и особенно здорово, когда мы растем быстрее, чем другие. Ведь сейчас каждый знает, что в будущее попадут не все.

Суть этого противостояния можно свести к вопросу, однажды сформулированному одним из авторов сборника, журналистом Юрием Сапрыкиным: «„Зачем говорить „нарцисс“, когда можно сказать „мудак“?»

язык поп-психологии проникает в повседневную речь и воспроизводится по любому поводу, заменяя собою фигуру ответственности, поступка, выбора

В противоположность этому человек со здоровым нарциссизмом мог бы характеризовать себя так: «Внутри себя я устойчиво ощущаю, что я хороший. Со мной все нормально, даже если ситуативно я не справляюсь, не достигаю целей или у меня не получается строить отношения. Мне больно, когда интересные люди меня не выбирают, но я уже не разрушаюсь, думая, что это я — ничтожество. Я ощущаю себя способным быть в отношениях на равных, и мне совсем неинтересно заходить в них сверху или снизу. Я согласен на свое собственное место в отношениях с людьми, и для этого мне не надо быть ни грандиозным, ни каким-то особенным. Фантазии об „идеальной версии меня“ уже не подстегивают. Мне все больше интересно узнавать себя настоящего, а не пытаться соответствовать фантому».

Это представление о «я», как марксизм когда-то, кажется сегодня всесильным, «потому что оно верно»; стоит лишь заметить, что рядом существуют и другие, с этой терапевтической концепцией не схожие, и эта концепция не обещает привести нас к «радости» или «счастью», а лишь стремится минимизировать уровень боли, и, обещая помочь «разобраться в себе», ищет источник всех бед в другом, и… Но тут мы рискуем слишком далеко заплыть в чужие территориальные воды, и эту токсичную критику лучше оставим при себе.

В конце концов, расставаться, уходить из/от отношений — не значит уничтожать их ценность в своей жизни. Это значит признавать, что не всякий опыт случается таким, как мы его задумывали. Кажется, честнее принять, что нечто потеряно, чем с легкостью ставить клеймо «бестолково потрачено».

На самом деле патриархату — то есть социальному устройству, где власть сосредоточена в мужских руках — по-видимому, всего около 10 тысяч лет. Антропологи полагают, что появился он ровно тогда, когда мы освоили земледелие, научились накапливать ресурсы и контролировать их, затем передавая наследникам. Тут-то и пригодилось право сильнейшего. До этого собиратели и охотники жили сегодняшним днем и, как убеждены исследователи, в относительно эгалитарных сообществах. Так, из-за изобретения земледелия мы утратили равноправие — а еще и сильно сдали в размерах: перейдя на углеводную диету, люди потеряли в среднем дюжину сантиметров роста и дюжину килограммов веса.

чтобы получить массовый доступ к образованию, начать зарабатывать и самостоятельно выбирать свою судьбу, женщинам пришлось подождать еще несколько столетий.

В середине XIX века в Великобритании начали одна за другой появляться ассоциации женщин, боровшихся за свои избирательные права. Это и считается началом первой волны феминизма. К концу столетия они объединяются и переходят к решительным действиям: петициям, лоббизму и мирным демонстрациям, которые становятся все многолюднее. Так, в 1907 году Национальный союз женских суфражистских обществ под предводительством Миллисент Гаррет Фоссет, вдовы британского экономиста и парламентария Генри Фоссета, провел женский марш по центру Лондона.

Но даже в 1870 году, когда в США (формально) дали право голоса бывшим рабам, о женщинах никто даже не подумал — и это стало главной заботой первых американских феминисток.