Л. Григорьян

жения. Но то был не садизм: нечто более чувственное, влажное, плотское. Это скорее была доброта.

Он был одержим безобразным желанием: подавить это сознание, рухнуть вместе с ним в пропасть уни

дам ей свое имя, если надо, всю мою жизнь, но эта ночь – моя