Кио Маклир

Дело было той самой зимой, которая пришла слишком рано. Снег валил беспрерывно. Помню, по радио какой-то ведущий обронил: «Глобальное потепление? Ха!» А еще той зимой я обнаружила, что во мне что-то поломалось. Что именно, я не знала, а знала только, что забарахлила неведомая деталь, которая прежде, размеренно вращаясь, помогала мне не выбиваться из графика. Я поглядывала на тех людей вокруг, кто по-прежнему успешно справлялся со всем — дирижировал приготовлением обедов, карьерой и детьми. Kак же мне хотелось, чтобы мне напомнили, как это сделать. Я-то сбилась с ритма

Искусство — приманка, завлекающая туда, где нелегко. Прекрасное — ворота, за которыми настоятельная необходимость. В ящике моего письменного стола лежит стихотворный ответ Адриенны Рич Брехту, восклицавшему «что же это за времена»:
«почему я вообще вам что-то говорю? Потому что вы еще слушаете, потому что в такие вот времена, чтобы хоть как-то заставить вас слушать, надо говорить о деревьях»

Он глубоко сомневался в качестве своей музыки, но шел вперед, отчаянно стараясь не верить голосам своих внутренних критиков

Либо ему было довольно всего одной страсти, чтобы приобщиться к упорядоченности и осмысленности Вселенной

Мне хотелось, чтобы он сумел перенести в музыку то хорошее, те чувства свободы, спокойствия и счастья, которые дает бёрдинг.
Для меня бёрдинг и писательство не были — и не стали — взаимозаменяемыми занятиями. Бёрдинг был противоположностью писательства, желанным и необходимым бегством от чувства неловкости, каждодневно сопровождающего творческую работу. Бёрдинг позволял мне существовать в простом непрерывном потоке — плыть по реке птиц, людей, минут и часов. Упорное беспокойство, наполнявшее мою жизнь в остальное время, утихало, пока я стояла в этой реке

В самые холодные месяцы, когда уныние казалось естественным и даже предопределенным состоянием души, приятно было видеть, что на свете есть птицы, изобретательно ему сопротивляющиеся

Усердия отцу было не занимать. В тот день, беседуя с ним по телефону, я знала: где бы он ни присел в своей тесной квартире — на кушетке у окна или за свой старый письменный стол красного дерева — одет он прилично, свежевыбрит, волосы недавно расчесаны. На кухне у него — стопки тарелок и чистые стаканы. В шкафу — стопки полотенец и сложенное постельное белье.
Гены этого усердия я опознавала в себе и в других — тех, кто мне близок. Опознавала эти отважные, творческие, иногда напрасные старания противостоять по мелочам тем мириадам сил, которые так и рвутся сыграть с нами злую шутку, выбить из колеи. Так устроена жизнь — она то и дело чинит нам унизительные, банальные, порой гнусные препятствия. Если повезет, мы учимся на наблюдениях за тем, как эту полосу препятствий преодолевают — не падая духом, не вешая нос — другие. Если повезет, мы научимся жить в потоке беспрерывной адаптации. В состоянии раздвоенности. То порхая, то напрягаясь

1. Грандиозных причин жить не существует. Зато существуют маленькие причины

о том, как жить долго и чувствовать одновременно собственную малость и безграничность, заполненную птицами, искусством, любовью и смертью

насколько же легче человеческому сознанию переносить внешнюю опасность, чем опасности внутренние»; подтверждением Джонс считал тот факт, что в период «Блица» — немецких воздушных налетов 1940–1941 годов — в Лондоне сократились число самоубийств и заболеваемость душевными расстройствами