Уильям Ширер

Классический заголовок в сегодняшней газете: "ПОЛЯКИ БОМБЯТ ВАРШАВУ!"

Зачем они это делают?" - спросила она.
"Потому что вы бомбите Лондон", - ответил я.
"Да, но мы наносим удары только по военным объектам, а англичане, они бьют по нашим домам".
Она представляла собой хороший продукт геббельсовской пропаганды.
"Может быть, вы тоже бомбите их дома", - сказал я.
"В наших газетах пишут, что нет", - возразила она. Она заявила, что немцы хотят мира, и хотела узнать, почему англичане не приняли мирное предложение Гитлера. Эта женщина из рабочей семьи. Ее муж рабочий, возможно, бывший коммунист или социалист. И все-таки она пала жертвой официальной пропаганды.

Слово "вторжение" применительно к тому, что случилось в Скандинавии и на западе и что планируется в Англии, тоже под запретом.

Нельзя называть нацистов нацистами, а вторжение вторжением.

Другой анекдот. Самолет, на котором находятся Гитлер, Геринг и Геббельс, терпит крушение. Все трое погибли. Кто спасся?
Ответ: немецкий народ.

После полутора лет по-настоящему тотальной войны моральный дух немцев еще высок. Надо это признать. Нет народного энтузиазма по поводу этой войны. Его никогда не было. А после восьми лет лишений, связанных с подготовкой нацистов к войне, люди устали и потеряли терпение. Они жаждут мира. Они разочарованы, подавлены, огорчены тем, что мир не наступил этой осенью, как того обещали. И все же на пороге второй длительной и темной зимы моральное состояние нации весьма приличное.

Немцам как нации не хватает уравновешенности, достигнутой, скажем, греками, римлянами, французами, британцами и американцами. Их постоянно разрывают внутренние противоречия, делающие их неуверенными, неудовлетворенными, разочарованными и толкающие их из одной крайности в другую. Веймарская республика оказалась такой крайностью в своем либеральном демократизме, что немцы не смогли ее вынести. А теперь они обратились к другой крайности - к тирании, поскольку демократия и либерализм заставляли быть личностями, думать и принимать решения, как это делают все свободные люди, а в хаосе двадцатого столетия это оказалось им не под силу. Они чуть ли не с радостью мазохистов обратились к авторитарному режиму правления, который освобождает их от труда личного решения, личного выбора и индивидуального мышления и дает им то, что для немцев является роскошью: возможность, чтобы кто-то другой принимал решения и брал риск на себя. А они охотно платят за это своим послушанием. Средний немец страстно желает безопасности. Ему нравится, когда жизнь идет по привычному пути. И он пожертвует своей независимостью и свободой, - по крайней мере, на данном этапе своего развития, - если его правители обеспечат ему такую жизнь.

«Мы не хотим наступательных действий, — сказал он, — но не боимся оборонительной войны».

А вот другая речь, Геринга, в изложении Рейтер: «Мелкий сегмент Европы будоражит человечество… Эта ничтожная раса пигмеев (чехи) без какой бы то ни было культуры — никто не знает, откуда они взялись, — угнетает культурный народ, а за ним стоят Москва и проклятая маска еврейского дьявола…»

Конечно же англичане и французы не имеют представления о гитлеровской Германии, Возможно, нацисты правы, когда говорят, что западные демократии теперь слабые, что они разлагаются и достигли той стадии упадка, которую предсказывал Шпенглер. Но Шпенглер не отделял Германию от европейского упадка, и, разумеется, возврат нацистов к древним, примитивным мифам — это признак ее регрессии, так же как и сжигание книг, подавление свободы и стремления к знаниям.